По коридорам госпиталя имени св.Мунго резким решительным шагом двигался Невилл Лонгботтом. Молодой, но уже имевший за плечами немало заслуг целитель. Не достигнув ещё и тридцати лет, он сумел добиться значительных успехов в области лечения магических повреждений психики, опубликовать ряд статей на эту тему в научных журналах, а также внести посильный вклад в исследование влияния ряда сибирских трав на повреждённый мозг волшебника. Многие прочили ему блестящее будущее и великолепную карьеру в области колдомедицины. Можно подумать, он когда-то к этому стремился. Сейчас уж точно всё это не имело ни малейшего значения.
Молодой человек дошёл до своей цели – кабинета главного целителя госпиталя – и решительно постучал. В его действиях сейчас не было и следа былой робости, о которой наверняка помнили его хогвартские сокурсники. Теперь Лонгботтом знал, что ему нужно делать. Теперь, когда стремиться ему было уже не к чему.
В ответ на стук раздалось твёрдое «Войдите», и Невилл шагнул в кабинет. Главный целитель Вудсон поднял взгляд на посетителя и сдвинул густые тёмные, особенно в с равнении с седеющими волосами, брови.
-Целитель Лонгботтом.
Молодой человек дёрнулся, услышав такое обращение. Да, всё верно – пока что. Однако ему оно уже кажется чуждым, далёким воспоминанием из прошлой жизни. Жизни, в которой он мог что-то сделать, но не сумел. В которой он полностью облажался, что бы там ни говорили другие, стараясь выразить сочувствие и сожаление.
-Мне на стол прилетело странное послание, - тем временем размеренно продолжал Вудсон, тщательно разглаживая сгибы на лежащем перед ним пергаменте – следы особенностей коммуникации между отделениями. Даже официальные документы складывались птичкой, чтобы достичь адресата, - за вашим именем. Признаться, оно меня очень огорчило.
Невилл еле сдерживал желание поторопить начальника, будто намеренно тянувшего время. Ещё б сказал, что заявление для него стало полнейшей неожиданностью.
-Можно узнать, что послужило причиной такого безрассудного решения?
Надо же, а ведь когда-то он считал Вудсона разумным человеком. Похоже, переоценивал, причём сильно.
-Вам это прекрасно известно, сэр, - Лонгботтом едва сдержал рвавшуюся на язык грубость. Впрочем, слова и без этого прозвучали, пожалуй, слишком резко, - и, пожалуйста, мистер Вудсон, давайте не будем разводить светских бесед и разочаровывать друг друга. Я принял решение и менять его не намерен. Просто подпишите заявление, - Невилл еле слышно вздохнул, пряча в этом вздохе усталость. Он очень не любил разговоры, в которых приходилось проявлять твёрдость и настойчивость. Да и без этого последние дни выдались не из лёгких.
Старший целитель задумчиво смотрел на младшего, переплетя длинные узловатые пальцы и положив на них подбородок. Совсем ещё мальчишка по сравнению с самим Вудсоном, несомненно, талантливый, дерзкий в своих исследованиях, как и многие сейчас. Но всё-таки знающий меру в этой дерзости, что уже было редкой чертой. Не хотелось его отпускать. Но повидавший многое целитель знал, что и удерживать его бессмысленно. Потянувшись за пером, Вудсон поинтересовался:
-И чем же вы теперь намерены заниматься, мистер Лонгботтом?
Молодой человек как-то нервно передёрнул плечами.
-Кто знает. Может, в Хогвартс возьмут, - усмешка на его губах вышла горькой, - я слышал, мадам Спраут подаёт в отставку.
Старший мужчина покачал головой, ставя размашистую подпись на пергаменте.
-Передавать знания молодому поколению, - проговорил он, протягивая Невиллу подписанное заявление об уходе, - достойное занятие, - вот только выражение лица главного целителя как будто бы говорило об обратном, - Но вы ведь понимаете, мистер Лонгботтом, - словно бы вскользь заметил он, когда молодой человек уже развернулся к двери, - несмотря ни на что вы могли бы помочь многим, многим людям.
Невилл не обернулся, только плечи поползли вниз. Покачав головой, Лонгботтом вышел из кабинета с уверенностью, что никогда не вернётся в эти стены.

Вероятно, это было эгоистично. Вполне возможно, последние обращённые к нему слова Вудсона были справедливы. Но как он мог думать о каких-то абстрактных других людях, когда двоих, кого он действительно отчаянно желал спасти, больше нет? Ему не хватило знаний, способностей, умений, времени, в конце концов. И пусть другие говорят, что надежды не было, что помочь могло только чудо – он-то знал, что наверняка что-то можно сделать. Он же всё-таки волшебник, и чудеса – это по их части. Что же, сильным волшебником он не был никогда. И сейчас уже сделать ничего нельзя. Он не справился. Он опоздал.

Серый английский день. Промозглый ветер пронизывает насквозь, не спасает даже тёплая мантия. Преклонённые колени холодит замерзающая земля, ледяные капли дождя пронзают крошечными иглами. Он ничего этого не замечает. Для него существует лишь кусок тёмного мрамора прямо перед ним. Один на двоих. Выбитые в камне тёмные буквы для него сияют огненными письменами. «Фрэнк и Элис Лонгботтом. Покойтесь с миром». Шесть простых слов, от которых останавливается сердце. И это от них пробирает мороз, вовсе не от английской осенней непогоды.

Это случилось два месяца назад. Невилл шёл проторённым маршрутом и был в отличном настроении: в исследованиях наметился новый путь, который обещал оказаться успешным. Но едва ступив на порог палаты, вот уже десять лет практически заменявшей ему дом, Лонгботтом почувствовал, что что-то не так. Вроде всё было на своих местах: мистер Мередит по-прежнему лежал, не подавая признаков жизни, мадам Уитмор, высунув от напряжения кончик языка, сосредоточенно выводила на листе пергамента какие-то точки и закорючки. Кровать у окна закрывала плотная ширма. Но ведь это ничего, это в порядке вещей. Она просто спит, так часто бывало, когда он приходил. Но не в этот раз. Невилл и сам не мог бы сказать, откуда такая твёрдая уверенность в этом, и почему так бешено колотится сердце, а ноги подкашиваются. Кажется, когда он отодвигал ширму, у него дрожали руки.
Ничего. Пустота. Чистые стены успокаивающего зелёного цвета. Ни единого рисунка или фотографии. Чистая маленькая тумбочка. Ни следа разбросанных повсюду коробочек от шоколадных лягушек и обёрток от Берти Боттс. Чистая аккуратно застеленная кровать. Ни единого намёка, что в ней кто-то жил на протяжении двадцати шести лет. Ничего. Пустота.
Он вздрогнул от звука упавшей ширмы, которую задел, инстинктивно отодвигаясь от этого страшно-пустого уголка, от собственной ужасной догадки, что это может значить. В палату кто-то вбежал, тут же раздался судорожный вздох.
-Ох, Невилл, мальчик мой!
Мисс Пинкертон, бессменная хранительница покоя пациентов этого, должно быть самого мрачного, отделения госпиталя подбежала к нему и попыталась обнять, что было довольно сложно для худощавой старушки, не доходившей ему и до плеча. Впрочем, Невилл этого даже не заметил. Он посмотрел на женщину широко открытыми глазами и с трудом – губы отказывались слушаться, боялись, что придётся произнести страшную правду – проговорил:
-Она… Её ведь перевели в другую палату, да? Её ведь просто перевели, правда? – голос ломкий, в нём звенит отчаянная надежда. Конечно, всё именно так. Перевели. Просто перевели. Другая палата… Она ведь так часто жаловалась, что днём лежащий пластом Мередит по ночам жутко стонет и воет, мешая спать… Конечно, ей нашли место поспокойнее, вот и всё. Именно так.
Невилл прекрасно знал, что в этом отделении переводить некуда.

Это был яркий солнечный сентябрьский денёк. Один из тех, когда кажется, что лето ещё не кончилось, что оно в самом разгаре. Как будто бы природа издевалась. Солнечные лучи  в жестокой насмешке бегали по непозволительно ярким зелёным листьям, по тёмным мантиям и почти таким же тёмным лицам, по блестящей крышке гроба. Должен был лить дождь, бить град, бушевать ураган. Но в день, когда хоронили Элис Лонгботтом, ярко светило солнце.

Отец ушёл на полгода раньше. Так же тихо и незаметно, как он жил последние двадцать шесть лет. Но тогда была гроза, надрывался в раскатах гром, а Невилл держал в своих крепких руках слабую мужскую ладонь, когда-то очень давно бывшую столь же сильной и крепкой.

Один камень на двоих. Шесть слов. Холодная земля и тающие на лету хлопья первого снега.
Слёз не было уже давно. Только отчаянная бессильная злость на самого себя. Не смог. Не успел. Опоздал.

В самом раннем детстве, когда бабушка говорила, что родители надолго уехали, Невилл мечтал, как они вернутся, рассказывая о своих великолепных приключениях и экзотических странах, в которых они побывали. Потом Августа впервые отвела его в больницу, и юный Лонгботтом увидел две пары пустых глаз, в которых не было и тени узнавания. С тех пор мальчик стал мечтать о дне, когда родители вернутся из другого, совсем не радостного путешествия, посмотрят на него осмысленным взглядом, поймут, кто перед ними. После Хогвартс Невилл осознал, что способен на что-то. Мечта вновь изменилась. Теперь он грезил о том дне, когда сам выведет родителей из того мрачного мира, в котором они заблудились. Ему тогда и в голову не приходило, что противником в этой битве станет время. Даже с Волдемортом сражаться было куда как проще.

Смерть Фрэнка стала серьёзным ударом. Но всё же. Всё же, пока мама была жива, оставалась хоть какая-то надежда. Теперь не стало и её. Всё оказалось бессмысленным, и груды пергаментов, исписанных латинскими названиями и описаниями свойств каких-то глупых травок, могли гореть синим пламенем.

Один чёрный камень. Под ним два тела. И три души.

Надпись на фото: День, когда я впервые увидел тебя, моя жена и друг, лучше которого не найти. Августа Лонгботтом. 21 июня 1969 (?)

-Элджи, ты хоть знаешь, как камеру держать?
- Да я мастер, детка, даже не сомневайся!
- Хммм... А комод починить надо. И переставить.
- Фрэнк, нюхлера тебе в задницу, смотри в кадр!

- Милый, что ты делаешь?
- Разучиваю колыбельную для нашего сына.
- ...
- Фрэнк?
- Да?
- ... У нас получится?
- Конечно. Мы будем самыми лучшими родителями.