Осень подкралась незаметно, едва слышно ступая мягкими лапами по увядающей траве и мокрым мостовым. Повеяло холодным ветром с севера, дни стали короче, а ночи темнее, тяжёлое небо налилось влагой и протянуло косые линии воды от облаков до земли, размывая рваную границу горизонта. Печи в домах теперь топили чаще и жарче, над тесно прижимающимися друг к другу домами взвились клубы печного дыма, и тихие магические улочки заволокло таинственным туманом. По утрам было всё холоднее, и люди, кутаясь в мантии и проклиная сырость, спешили по своим делам, стараясь не задерживаться надолго вне дома. После тёплого ласкового лета вступившая в свои права Осень казалась незваной гостьей. Стараясь развеять тоску и скуку, некоторые направлялись в пабы и кабаки, чтобы наполнить желудок горячим грогом, а сердце - весёлой беседой, или же наоборот, выпить кружку сладкого вина, разбавив его солью слёз. И те, кто не веселятся без вина, и те, кто без него не грустит, наполняли большие светлые залы таверн и маленькие дымные и прокуренные комнатки тайных кабаков, оставляя в карманах владельцев заведений блестящие золотые монеты или тусклые медные монетки.
С красивыми ресторанами всё понятно, всем известно, зачем туда приходят люди и какие туда приходят люди. Мужчины хвастают перед женщинами, женщины красуются перед мужчинами, недруги меряются кошельками и спутницами. А вот какие люди посещают места вроде того, которое жмётся в темноте в самом углу переулка? Не старое ещё здание, из хорошего дерева, но тёмное и непривлекательное, как подросток-беспризорник. Быть может, когда-то в этих окнах плескались по ветру белые занавески, а на карнизах второго этажа в цветочных ящиках цвели розы, быть может, когда-то в небольшом уютном зале пели песни красивые мужчины и танцевали, шелестя юбками красивые женщины. Быть может, когда-то...Но теперь сквозь грязны стёкла не разглядеть улицу изнутри, паркет давно не угадывается под слоем грязи, музыки не слышат эти стены, а в комнатах на втором этаже останавливаются не приезжие гости с дорогими чемоданами, а парочки на одну ночь с пустыми карманами и грустными душами.
Но если приглядеться, можно разглядеть много интересного. Например, эта девушка, в чёрном капюшоне, надвинутом на глаза, отнюдь не завсегдатай, у неё ухоженные белые руки и плотно сведённые острые коленки. Она просто ждёт здесь кого-то, и вряд ли пришла за одними только приключениями. Мужчина через столик от неё смотрит в грязный стакан с тоской и запускает пальцы в растрёпанные седые волосы, его мысли явно далеки от стакана и очередной порции выпивки. Молодой юноша у стойки, держащийся с наигранной бравадой, явно не частый гость, но кто-то показал ему сюда дорогу, и ему это нравится. Парочка у двери, девушка, скрывающая красоту под ярким макияжем и мужчина, прячущий лицо, уже оставили пару монет на стойке и получили ключ от комнаты наверху. Это место - ещё не логово тёмных магов, ещё не притон для изгоев, но уже давно не "благополучное заведение". Это грань, куда забредают порой самые чистые со светлой стороны переулков, и самые тёмные, что встречаются в глубине подворотен. Но ни те, ни другие здесь не задерживаются.
За последнее время только одним новым завсегдатаем обзавелся трактир "Перекрёсток". Молодой мужчина приходит пару раз в неделю, иногда пропадает на месяц и снова появляется, всегда пьёт мало и самое дорогое, что можно заказать, негромко разговаривает с барменом и уходит перед самым закрытием. Всегда спокоен и улыбчив, иногда громко и заразительно смеётся, иногда умудряется вызвать улыбку у мрачного собеседника по ту сторону стойки. Его именем никто не интересуется, где работает тоже не спрашивают. Только бармен Джек знает, что этот парень - мракоборец, и впервые пришёл он сюда для того, чтобы самого Джека арестовать. Но допрос как-то перешёл в разговор по душам, и теперь аврор приходит время от времени уже без ордеров и приказов.
Сегодня что-то изменилось. Наверное, дело в том, что гость за стойкой не улыбался, или в том, что бутылка перед ним почти опустела, а может и в том, что за последним посетителем уже закрыта дверь, а он ещё здесь.
- Прогонишь? - каким-то обречённым тоном, проследив путь бармена от двери до стойки, произнёс мужчина, щёлкая ногтем по пыльному стеклу бутылки. Время было уже довольно позднее, пора было считать выручку и запирать двери, но Джек неожиданно усмехнулся в ответ.
- Нет, пожалуй, если расскажешь, наконец, что произошло. А коли есть повод - могу и присоединиться, - протирая обрывком тряпки стакан, человек по имени Джек посмотрел через стакан на мерцающий свет свечи, нахмурился и попытался очистить посудину магией, но от взмаха палочкой мало что изменилось. Стекло словно обречённо вздохнуло, соприкасаясь с деревом, в звоне почти послышалось "ну что ты хотел, не хрусталь я, и не Бургундское наливали".
Послышались шаги на лестнице за дверью во внутреннее помещение, и на пороге возникла женщина, которую все знали под именем Роза.
- Иди наверх, я всё приберу здесь, потом, - Джек махнул рукой сестре, когда та хотела вынуть волшебную палочку и приступить к уборке. Вряд ли бы женщина захотела наблюдать как двое мужчин пьют и обсуждают других женщин. В том, что причина грусти товарища именно в представительнице женского пола, Джек не сомневался.
Ещё одна бутылка была извлечена из-под стойки, монеты за неё перекочевали из кармана печального аврора в кассу, а в стаканы полилась бордовая кислятина. Эта смесь неизвестного состава и градуса была и есть - опаснейшее оружие, она развязывает языки и снимает замки, стирает границы и барьеры. Легко развеселиться если был печален, и так же просто загрустить, если даже не было поводов. Легко назвать другом врага, врага - другом, придумать любовь, правду и ложь. разговоры текут сначала неспешно, медленно и тягуче, а потом всё быстрее, словно река, выбравшись из плоских равнин попадает в стремнину, бурлит на порогах и прыгает на камнях, разбиваясь солнечными брызгами, или сметая всё на своём пути грязевым потоком.
- Ты смог бы ударить женщину? - ни с того, ни с сего вдруг спрашивает один, а второй надолго задумывается. И отвечает, когда вопрос уже почти забыт.
- Да, наверное. Если она захочет ударить сама...они же за равноправие борются, разве нет? - последнее кажется смешным почему-то, и раздаётся сухой лающий смех, без грамма веселья. Неожиданно просыпается память о давно забытой женщине, память о давно забытой жизни, память, которая стирает чужое, режущее слух и язык имя, возвращая забытую боль и забытую радость. И от сознания того, что чужое имя стало таким родным, словно под него специально вытачивали душу, становится противно. Не то что бы душа была чем-то ценным, тем более такая, но всё же это самое ценное, что осталось.
- На сколько же я нищий, если это всё, что у меня осталось, - тихо, почти одними губами произносит Амикус Керроу, смотря куда-то поверх плеча собеседника. Собеседник усмехается, его мысли явно следуют каким-то своим путём, не противоположным, а просто другим.
- Не в деньгах счастье, - глубокомысленно произносит он, пытаясь прицелиться палочкой в бутылку, чтобы наколдовать добавку, но прицел был сбит уже порядочно, и попытки не увенчались успехом.
- Кажется, уже всё, - усмехнулся мужчина, вытряхивая последние капли из стакана на язык. - Как то рано сегодня, или ты что-то делал с этой бутылкой? - что бы там не говорил аврор, но язык у него до сих пор работал неплохо, в отличие от рук и ног. Джек же ощущал странную лёгкость и ясность мысли, но вот на способность к связной речи уже не рассчитывал, и просто бросил в ответ короткое, - Дважды.
Учитывая, что сегодня пришлось обойтись без завтрака и обеда, а ужин превратить в распитие алкоголя, Керроу не удивлялся тому, что голова шла кругом. Но при этом не было головной боли, тоски или грусти, сожаления о состоянии. Наоборот, было легко, почти радостно. Имя "Джек" вызывало приступ тошноты, а вот произносимое про себя "Амикус" рассыпалось искрами, яркими и радостными, как фейерверк в детстве. Захотелось найти Алекто и произнести её имя, настоящее имя, услышать своё из её уст. Алекто будет не довольна, что брат пил, но раз в несколько лет можно, к тому же, не так уж много выпили...заклятие пополнение бутылки Керроу использовал всего дважды. Или трижды? Да какая уже разница...
- Доберёшься до дома один? - непривычно для себя участливо поинтересовался бармен у собутыльника и гостя, но того не оказалось в видимом пространстве. Пространство чуток покачивалось, дверь почему-то была раскрыта. Что ж, тем лучше, не нужно искать причин не провожать товарища. Нужно убрать посуду и идти на чердак, давно уже ночь на дворе. Вот только велик шанс разгромить посуду в процессе уборки. А потом всё то, что сегодня товарищ-аврор принёс кассе, придётся завтра отдать за вычет разбитой посуды, а деньги, уже пригрезившиеся в качестве прибавки к жалованию, терять не хотелось. Остатки здравого смысла упрямо твердили о необходимости лечь спать, а утром, на трезвую голову, прибрать всё. Здравый смысл победил, осталось убедить в рациональности тело, которое неожиданно возжелало деятельности. Например, найти Алекто, для начала, и поделиться радостью обретения собственного имени. И плевать, что имена скрываются всё это время не просто так. Так далеко здравый смысл ещё не зашёл.

Проклятая лестница, какого дьявола она качается? Видимо, в сговоре со стенами. И потолком. И полом. Да это уже не таверна, а шхуна в открытом море! Тогда всё логично, кроме одного... Эй, кто без спросу обрубил концы, кто дал приказ к отплытию? Команда не в курсе, что уже отплываем, трюм не забит ромом, а как же без рома?! Свистать всех наверх! Балбесы, черти морские, бушприт вам всем в задницу...Кто украл ступеньку у лестницы?! Всех на рею, это заговор!
Мда, определённо, кое в ком погиб настоящий боцман. Тельняшка бы пошла, рука тяжёлая, как и требуется, а уж проклясть кого по заковыристый точно не проблема. Правда, охранять запасы рома лучше его не ставить, а то точно черти морские привидятся. Или сирены в пучину морскую позовут. Зато утонет счастливым.
Амикус сидел на полу возле треклятой лестницы, не пожелавшей сдаваться штурму, и тихо смеялся. Нет, ну это ж надо было придумать - корабль, реи, морской дьявол...Даже как-будто бы шум волн откуда-то доносится и нежный голосок русалочий. Увидеть бы этих русалок, не шотландских уродин, а тех, чью красоту и коварство воспевали древние сочинители мифов и легенд. Кстати о персонажах легенд...Самая милая и дорогая сердцу фурия по имени Алекто.
- Да, и кажется, сильно, - неудавшийся боцман упёрся рукой в стену, чтобы та перестала покачиваться и угрожающе нависать над головой. Уж лучше бы над головой качались бы высокие мачты и хлопали на ветру паруса. Когда стена перестала шататься, Амикус перевёл взгляд на обеспокоенное лицо сестры. Светлые локоны рассыпались по плечам, на тонких плечах висит мешком огромный для худенькой Лекс свитер. А как прекрасна была фурия Алекто в шелках и брильянтах...
- Ты богиня, Алекто, грозная и прекрасная, что с тобой сделали эти безбожники? - кончиками пальцев Амикус провёл по щеке сестры, отводя в сторону локон, упавший на лицо. Его сестра - божество, а он - простой смертный. Смертный волшебник, вдруг затосковавший по морю и кораблям. А вдруг в прошлой жизни он был Одиссеем? И где теперь могучий лук, что никому не под силу было согнуть, и ждёт ли ещё Пенелопа?
- Устоять бы на ногах, прогулялся бы до порта, - задумчиво произнёс Амикус, глядя куда-то мимо сестры стеклянными глазами. - Хочу увидеть море. Как думаешь, меня расщепит, если я попробую туда... - слово "трансгрессировать" было слишком сложно для одурманенного алкоголем мозга. Собственно, как и само перемещение вряд ли обернулось бы удачно. Пожелав увидеть море, Керроу сейчас вполне мог перенестись сразу в открытое море.

- Пугаю? – удивлённо переспросил Амикус, прилагая некоторые усилия для осмысления тревоги сестрёнки. - Да я сам себя боюсь, - он рассмеялся, глухо и совершенно не весело, опустив голову и уцепившись взглядом за прогнившие доски пола. Странно, он не замечал раньше, как темно тут, как скрипят доски и ступени лестницы, валится штукатурка со старых стен, а пауки плетут километры паутин по углам. А воздух? Он должен пахнуть солью и морем, водорослями и свежей рыбой, дёгтем и смолой. Но почему-то нюх улавливает только гниль и плесень, едкий дым печей и запах спирта. Будто сам мир вокруг вдруг одряхлел в одну секунду, или он тоже пьян?
- Мерзость, - слетело с губ Керроу в тот миг, когда сумасшедший смех оборвался. Едва подавив приступ тошноты, Амикус зажмурился так, что перед глазами поплыли разноцветные круги, но мир никуда не поплыл, он остался столь же мерзким. И что толку ругать зеркало, если ты урод.
Но море, море быть может трезво и прекрасно, ведь должно же хоть что-то хорошее остаться в этом мире, должно! Рывок к двери и мысль о том, как бы попасть в неё с первого раза…В первую секунду мужчина не понял, что произошло, но когда крепкие верёвки опутали его руки и ноги, лишая возможности держать равновесие, а грудь будто стянуло тисками, не давая вздохнуть, он готов был закричать, если бы нашлось на это дыхание. Проклятые путы обвились вокруг запястий, поползли к шее, сковывая и не оставляя надежды не только на движение, но даже на связное осмысление происходящего. Только печальные глаза Алекто смотрели так, будто кроме них нет больше никаких глаз. И вдруг захотелось покаяться им и просить прощение. Что он только что сказал и сделал, что был так наказан?
Наказан?!
Кровь ударила в голову, застучав в висках набатом. Глаза, что секунду казались прекрасными и божественными, принадлежали сестрёнке Алекто, простой смертной. И не фурия она, не богиня, а только сестра своего брата, пьяного и страшного. Страшного.
Видимо, не сильно, коль так просто верёвками кидаешься.
Откинув назад голову и сжав ладони в кулаки, Амикус позволил уложить себя на кровать и снять путы. Ласковые слова вызывали тошноту, и снова кружилась голова.
От чего я так пьян? От унижения, от отчаяния. Я пьян этим горьким вином каждый день, каждый час. А вот это – просто крепкая брага, она тут не причём.
Мужчина молчал, смотря в тёмный потолок с одним тёплым пятном от свечи. Фитиль колыхался и иногда трещал, выбрасывая крошечный пучок искр. Даже свечи тут ущербные, и колыхающийся их свет вечно пьян. Вытащив из кармана волшебную палочку, Керроу прицелился во вторую свечу. Палочка дрожала в пальцах, и прицел плавал, но нетерпеливое заклятие сорвалось, расплавив свечу, вместо того, чтобы поджечь её. Вырвав свою руку из пальцев сестры, Амикус сел на кровати и снова замахнулся заклятием, на тот раз поджог штору. Света сразу стало много, и даже как будто теплее. Маленькая комнатка стала ещё меньше, но на краткий срок словно бы уютнее. Рванувшись к окну, Керроу сорвал горящий кусок ткани, даже не заметив, как пламя лизнуло пальцы, и бросил его на пол. Язычки пламени не желали попадать под сапог, они резко бегали от незадачливого тушителя, не догадавшегося воспользоваться снова волшебной палочкой. Хотя, кто знает, может, попробуй он потушить пожар магией, море оказалось бы прямо тут.
Ткань потухла, распространяя вокруг горелый запах, а единственная свеча, в знак солидарности, видимо, выбросила в воздух ещё один сноп искорок, и язычок пламени исчез. Чердак погрузился в темноту.
- Смотри, - Амикус перевёл взгляд на крошечное окошко, - смотри, от чего я пьян.
За окном были видны только крыши и печные трубы, где-то над крышами поднимались чернеющие на фоне ночных облаков краны и вышки порта.
- Живём словно крысы, хуже магглов. Пьём дрянь, едим дрянь, живём  грязной норе! – Керроу ударил кулаком в стену, и хлипкая перегородка заходила ходуном. Что-то звякнуло, и взгляд упёрся в стоящую на подоконнике бутылку, кажется, хозяин таверны премировал работников на какой-то праздник. Только вот пол года она была никому не нужна.
С хлопком вынув пробку, Амикус опустился на пол у окна и сделал глоток. Поморщившись, заключил, что это та же дрянь, что пили сегодня они с аврором внизу.
- Тебе нельзя, Розочка, - горько усмехнувшись, заявил маг, снова прикладываясь к бутылке. – Ты же красавица, умница…А вот мне эта отрава в самый раз.
В этот момент захотелось напиться так, чтобы завтра не вспомнить ничего. Не грязи, ни плесени, ни отчаяния, ни тоски. Забыть всё то, что увидел и понял. Забыть, о чём тосковал этой ночью.