Негласное правило гриффиндорцев – всегда помогать своим друзьям. Даже если помощь идет в разрез с твоими желаниями. И кем бы ты не стал в этой жизни, правило гриффиндора работает ВСЕГДА, от него нельзя отвернуться, оно в твоей голове и твоем сердце. Тебе может быть страшно, неприятно, противно, но подставить плечо другу ты обязан при любых обстоятельствах. Лаванда закончила гриффиндор - она знала все правила. И если бы не эти дурацкие правила и больное чувство долга, то ей никогда бы и не нужно было выходить сегодня на площадь под транспарантами и оправдывать оборотней. Если бы не та война, то милая барышня была бы сейчас замужем и, скорее всего, матерью двух замечательных белокурых малышей, и знать не знала, что сегодня 3 мая состоится какой-то странный митинг.

Лаванда с Парвати появились в Косом переулке задолго до начала акции. Чтобы без дела не ходить по улице, Лав-Лав предложила посидеть у себя в кафе и выпить по тазику какао. Они устроились за столиком на одном диванчике в уголке зала, блондиночка поджала под себя ноги и сильно нервничала. Все время, проведенное в кафе, Парвати держала подругу за руку, успокаивая её. Лаванда паниковала, на неё накатывала волна страха, потом немного отпускало, но её неизменно трясло. Зона комфорта, которую создала мисс Браун, совершенно не включала в себя публичное признание своего недуга. Это делалось исключительно ради Орлы Квирк. Когда-то она помогла Лаванде, и теперь девушке хотелось вернуть долг.
Через пару часов девушки начали опаздывать. Выходить на улицу совершенно не хотелось. Намеченное время начала митинга давно прошло, и Лаванду начала мучить совесть, что она бросила Орлу одну в Косом переулке.
Парвати надоела вся эта богадельня, и она жестко встряхнула подругу: Одевайся, нам пора! Лаванда согласилась. Она накинула на себя мантию, полностью скрывающую простую одежду, в любой момент она могла накинуть на голову капюшон, чтобы никто из прохожих не смог узнать кондитера из кафе-мороженого.
На улице Лаванда сразу же вцепилась в Парвати. Она взяла её под руку, и, сама того не осознавая, пыталась оттормозить подругу. Страх все сильнее сковывал Лав-Лав, у неё заплетались ноги, и один раз она чуть не упала, Парвати чудом смогла удержать блондинку. Площадь перед банком Гринготтс была малолюдна, только в сторонке стояла взволнованная Орла, с самодельными транспарантами, и какой-то незнакомый человек в капюшоне.
Еще и транспаранты будут? Мы же так не договаривались? И где еще люди? Нас всего будет четверо?
- Привет, - Девушки подошли вплотную к организатору митинга и хором поздоровались. Все Орлины ворчания по поводу опоздания, Лаванда пропустила мимо ушей. Она пришла, она переборола свой страх, и она не должна сейчас оправдываться перед защитницей животных, - так для себя решила Лав-Лав.
Орла раздала всем транспаранты. Плакат, доставшийся мисс Браун, гласил: "ОБОРОТНИ - ТОЖЕ ЛЮДИ!!!" Что за гадость!?
Обида сжала горло девушки, глаза стали влажными. Чтобы никто не увидел слез, Лаванда накинула на голову капюшон. Она не ожидала такого подвоха от своей подруги. Как Орла вообще подумала, что она не человек?
Неоднозначная надпись на плакате расстроила блондинку; теперь её мало волновали посторонние люди, которые могли относиться к оборотням враждебно либо агрессивно, теперь Лаванду волновало только отношение к себе подруги, которая всегда ободряла её и поддерживала, а на деле оказалось считала её не_человеком.
- Орла, я правильно делаю? – Лав-Лав на психе выбежала на центр площади и подняла транспарант вверх.

Отредактировано Lavender Brown (2014-10-22 16:01:51)

3 мая Бертрам просыпается сам – и сам же поражается этому. Ни крови, своей и чужой, пролитой за годы работы мракоборцем, ни убийц, посаженных в камеры Азкабана, ни убийц, сбежавших из него и теперь ищущих что-то и кого-то ненасытно преследующих во тьме. Он не сгорает заживо, не захлёбывается, беспомощный, как новорождённый котёнок, в холодной тёмной воде, его не рвут острые когти и поблёскивающие слюной зубы, не подчиняют Империусом и не истязают Круциатусом. Чёрт побери, кажется, за две-три прошедшие недели это и вовсе первая ночь, когда кошмары его не мучают совершенно, не обращая внимания на то, что он забыл выпить Сон без сновидений накануне. На тумбочке около его постели кружка с недопитым молоком, ноги намертво придавлены чем-то неподъёмным, тёплым и до безобразия уютным – псом, судя по лениво шевелящимся ушам и вяло колышущемуся хвосту. Кота нет - снова гуляет где-то сам по себе, но Бертрам знает, что стоит насыпать в миску корма, он моментально материализуется с требовательным мявом, даже если был на другой планете или сыт так, что готов лопнуть. Ну а пока… Бертрам, скосив глаз, бездумно наблюдает за бледно-розовым, с золотыми прожилками и несмелой краснотой по краю, рассветом, занимающимся над восточной оконечностью леса в нескольких милях от его дома. Иногда быть никому не нужным – восхитительно прекрасное чувство.
Когда спустя час он всё-таки нехотя вылезает из нагретой кровати в сопровождении зевающего пса, он твёрдо решает, что проведёт сегодняшний день дома с утра и до вечера, никуда не выходя, никого не приглашая, дезактивировав все переговорные галеоны и даже, вероятно, выкинув ту статуэтку, которую ему на Рождество подарил босс – ту, в виде фестрала-переростка – чем-то она ему вечно напоминала о шпионских камерах. Да и ещё кое-что из побитой посуды и потёртой обстановки уже давно просится на свалку барахла, а кое-что – даже на весенний костёр, в котором превратится в пепел накопившаяся за зиму рухлядь; кусты в саду тоже надо бы обрезать, чтобы не цепляли ветками всех, кто идёт по узким тропинкам, хотя гномам, свившим в этих зарослях гнёзда, а в корнях устроивших норы, это вряд ли очень понравится, но кто спрашивает гномов?.. Точно. На то они и гномы. Хотя вервольфов тоже не спрашивают. Как бы там ни было, ставя чайник на средненькое «инсендио» как на газовую конфорку, и взбивая венчиком яйца с солью, перцем и свежей зеленью, и посыпая омлет по чуть-чуть сыром, порезанными на кубики помидорами и ломтиками ветчины, он планирует провести весь этот день за домашними делами, а там, если погода порадует всё тем же ясным небом и безветрием, можно к ночи и телескоп расчехлить. Бертрам жмурится от наслаждения, предвкушая всё это: день в стиле «маггл», без министерских забот, без босса, расследований и бестолковых заданий и иже с ними; простой физический труд, после которого у него приятно ломит всё тело (а если расчистить площадку, то получится вынести во двор старый мангал) плюс любимое хобби, плюс стаканчик виски на ночь в честь павших пять лет… нет… вечность назад… Но солнце светит так ярко и так здорово припекает, а пёс, поскуливая, строит до того умоляющие глаза и так недвусмысленно складывает к ногам хозяина все свои прогрызенные, пришедшие в негодность игрушки… Да и по-хорошему, безусловно, если затевать шашлыки, то надо бы купить белый хлеб, специи, масло… и соль... и шампуры заточить… ах да, ещё он вот уже полгода приценивается к новым ножнам для волшебной палочки…
Сам не веря, что делает это, Берт надевает на пса поводок, а на себя пиджак, и они едут в Лондон.

***

- Есть ещё такие же, но розовые.
Бертрам недоумённо разглядывает товар, заботливо разложенный продавцом перед ним.
- Мне бы что-нибудь без стразов…
На прилавке возникает ещё пара переливающихся упаковок. А сам Бертрам отчаивается.
- Мм, может быть, у вас есть обыкновенная кожа? – он ощущает себя иностранцем, если не пришельцем с Марса. – Эм, ну, даже необыкновенная кожа, драконья там. Но кожа. Не бархат. Не шёлк. Не бисер. Кожа.
В глазах торговца сквозит откровенное разочарование тупостью клиента.
- Боюсь, нет, сэр. Видите ли, мой магазин – для тех, кто понимает толк в моде.

- Ну да, куда мне, - грустно размышляет Бертрам, выходя из гостеприимной лавки на центральную площадь Косого переулка и рассеянно усаживаясь на облицованный плиткой бортик фонтана, где изображены кентавры и феи в достаточно забавной скульптурной композиции и с неадекватными лицами. Пёс ободряюще тычется мокрым носом в руку, и он машинально бросает собаке купленный мяч, за которым здоровая псина уносится с восторженным визгом двухмесячного щенка. – Ну и ладно, - отстранённо продолжает Бертрам, - ну и что, что мода? Подумаешь, производят розовые ножны. Так и процент девушек среди авроров уже не 30, а 44. Да и мои ещё ого-го, если подлатать – послужат верой-правдой. Так… Хлеб… И лук… И… Твою мать, да что же это за шум?..
А шум, отвлекающий его, между тем создаёт его собственный пёс. И какая-то фигура… мм… в мешке… нет, в балахоне. Бертрам приподнимается, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Пёс заливается лаем, припадая на передние лапы, что для него само по себе нехарактерно. Кого-то добрее, чем эта собака, надо ещё поискать и вряд ли найдёшь. Искренне изумляясь, Бертрам быстрым шагом направляется к ним.
- Извините, пожалуйста, - смущённо улыбается он, наклоняясь, чтобы нащупать ошейник. – Вообще-то он у меня мирный, - пёс рвётся из рук, и Бертрам не шутя сражается с ним, чтобы хотя бы удержать на месте. – Не знаю, что на него… нашло… уф… сидеть... Так вот… он не хотел вас напугать, а я…
- Орла, я правильно делаю? – едва не заехав ему по носу и явно не слушая его оправданий, лицо неопределённого пола разворачивает транспарант, и на Бертрама обрушиваются со всей дури две вещи: имя «Орла» и фраза «ОБОРОТНИ – ТОЖЕ ЛЮДИ» на разрисованном плакате.
Бертрам отшатывается, чуть не упав.
В мозгу прорывает запруженную плотину, и мысли несутся стремительным потоком. Орла Квирк собрала своих сторонников на митинг, чтобы помочь вервольфам. Они уже тут, начали захватывать Косой переулок, а он абсолютно случайно оказался здесь же. Правительство запрещает подобные шествия, так что их всех (и его как ценного свидетеля) скоро поймают. Орла в камере, значит, некому варить для него аконитовое зелье каждое полнолуние. К Орле применяют поцелуй дементора – высшую меру, и… и… на этом импровизированный апокалипсометр Бертрама взрывается. ТВОЮ МАТЬ.
- Нет! – яростно шепчет он чёрному капюшону. – Нет, вы всё делаете ужасно! Что это? Уберите немедленно, вас же сейчас арестуют!
Ещё чуть-чуть - и это буду я!

Отредактировано Bertram E. Brecht (2015-06-11 00:58:33)

Слушая гневный монолог Орлы, которая буквально захлёбывалась словами и неистовой яростью, Парвати с ужасающей ясностью осознала, что добром эта их выходка не кончится. Если Квирк не в состоянии спокойно выслушать и принять в расчёт совет этого, на первый взгляд, здравомыслящего молодого человека со слишком лохматой собакой, то их дело проиграно. Не помогут уговоры, возведение очей горе, ультиматумы и демонстративное сжигание плакатов. Спасти ситуацию мог разве что Петрификус Тоталус, но не тащить же обездвиженное тело Орлы через весь Косой переулок - тогда их совершенно точно не правильно поймут!
Вокруг них уже собралась изрядная толпа волшебников, которые пока ещё удивлённо и с явным не пониманием на лицах заинтересованно поглядывали на демонстрантов и радостно тыкали пальцами в сторону их плакатов, считая их запоздавшей на месяц первоапрельской шуткой. Парвати горестно вздохнула - с каждым мигом они всё дальше отдалялись от цели своего маленького мероприятия. Но не в стиле Патил было стоять и наблюдать, как рушатся чьи-то мечты о лучшей жизни, особенно если этот кто-то - твоя лучшая подруга.
Индианка передала свой плакат всюду сопровождавшему трёх девушек типу в капюшоне и решительно направилась к Орле - настало время прервать её душевные излияния и направить диалог в конструктивное русло.
- Квирк, Гримм тебя раздери! Какого чёрта ты устраиваешь из нашего митинга личную драму? - Парвати не сильно тряхнула Орлу за плечо, отвлекая от милого господина с собакой, и зашептала ей на ухо: - Если ты будешь продолжать в том же духе, то к вечеру мы точно попадём в подвалы Министерства. И даже не заикайся о своих бумажках, они нас не спасут! Вокруг куча свидетелей, любой из них может сказать, что последней своей фразой ты угрожала им! Думай, что говоришь!
Патил выдохнула и продолжила уже спокойным голосом.
- Представь, что ты на одном из наших собраний. Ведь ты всегда так хорошо всё объясняла, когда мы разрабатывали наш план. Пойми, этим людям, - гриффиндорка указала глазами в сторону всё увеличивающейся вокруг них толпы, - наплевать на нас и наши личные неурядицы. Приводи факты, статистику, объясни им, что эта проблема реальна так же, как в своё время были реальны проблемы рабства и расизма в маггловском и магическом мирах. Надеюсь, ты спала не на всех лекциях профессора Биннса? - Парвати ободряюще улыбнулась. - Соберись и не обращай внимание на всяких лохматых выскочек. У тебя всё получится!
Оставив Орлу собираться с мыслями, Патил вернулась к своему месту, забрала у капюшона свой плакат и встала позади Лаванды, чтобы в случае чего поспешить на подмогу своей лучшей подруге. Если Квирк прислушается к её совету, то их безнадёжное дело ещё можно будет спасти. По крайней мере, Парвати на это очень надеялась.
Ведь одно дело - рассуждать обо всём в теории, и увидеть на практике, что все ваши умозаключения не выдерживают испытание реальностью. Вглядываясь в лица людей вокруг, индианка не находила в их глазах того, что они надеялись пробудить - понимания и сопереживания. Пока что её окружал ворох непонимания, удивления, лёгкой заинтересованности, в которой иногда проглядывали нотки отвращения и хорошо скрытого страха. Но Парвати искренне верила, что они могут изменить это. Если не сломать стереотипы, то хотя бы донести до волшебников мысль о том, что они могут быть сломаны.
Она искренне верила в это. Верила до той секунды, пока в конце переулка не зазвучала переливчатая трель свистка констеблей магического правопорядка.

Эмоции людей, привлечённых ожесточёнными спорами «митингующих», захлёстывают Бертрама будто обрушившееся цунами, кратко лишая способности рассуждать связно. Его обдаёт жаром, голова начинает предательски кружиться, перед глазами беспорядочно скачут разноцветные пятна, фаланги пальцев сводит судорогой. Ментальный барьер – зеркальная завеса, помогающая удерживать эмпатию внутри - покрывается сеткой мелких трещинок, мигает, угрожая пропасть вовсе. Бертрам осматривается вокруг, тщетно пытаясь определить источник собственных неприятных ощущений среди постепенно стягивающейся толпы, заполняющей площадь. Вот нетерпеливо-сердитая Орла, вдохновлённая благородством идеи, с её праведным возмущением и искренней верой в то, что ей удастся изменить мир в лучшую сторону и преодолеть отвращение и неприязнь, которые маги чувствуют, глядя на тех, кто заражён ликантропией. Она выпускница Рейвенкло, но её аура пульсирует огнём – от бордово-алого до оранжевого, отливая по краю в жёлтые всполохи, то и дело рассыпаясь фейерверком искр; она вся – текучий жидкий свет, и от неё хочется отгородиться или прикрыться рукой, как от яркого солнца. Вот смуглая девушка в невзрачной одежде – но под безликой мантией из потёртой ткани это подлинный вулкан, и кипящая досада в нём безуспешно соперничает с желанием схорониться куда-нибудь подальше и не дразнить судьбу. Её аура спокойнее, приземлённее, что ли – она на пару тонов темнее и более гладкая, как дерево, отполированное до матового блеска, но на этом ровном ореховом, а кое-где даже кофейном оттенке там и тут проступают страх и затаённая неуверенность в благополучном исходе дела. Бертрам сравнивает их с пузырями, лопающимися на поверхности зелья, в которое уронили один неправильный ингредиент, с плесенью, распускающейся на ещё вчера съедобном сыре, с ржавчиной, вгрызающейся в стальные опоры и превращающей несокрушимое в прах. Аура третьей революционерки – той, что в капюшоне, затеняющем лицо, той, что уже не вопит лозунги и не демонстрирует плакат, а чуть ли не со стыдом прижимает его к груди, обесцвечивается от сильных переживаний, но поддаётся влиянию двух подруг, панически рябя как сумасшедшая радуга. От праздных зевак веет отчуждённостью, недоумением и надеждой поразвлечься в честь праздника, от мам с колясками – беспокойством за своих детей, от щёлкающих орешки и семечки оборванцев – чем-то противным, липким, в духе «а драка будет?». Неизбежность сгущается над Косым переулком как тяжёлая снеговая туча, даже ветер стихает как в предвкушении шторма; все чего-то ждут, исподлобья косясь друг на друга, выпихивая тех, кто посмелее, вперёд, на импровизированную сцену, и от всех них Бертрам стервенеет.
- К вашему сведению, - он отвечает медленно и подбирая выражения, в то же время борясь с раздражением, ворочающимся где-то в районе желудка, - вы нарушаете порядок в общественном месте. Вы разжигаете рознь. Вы вынуждаете вспоминать то, что люди стараются забыть: то, как их дети, матери, племянники и Мерлин знает, кто ещё, были задраны волками в своих домах или по дороге домой. Бертрам сглатывает: они затрагивают опасную тему, и он ощущает, словно идёт по шаткому мостику без перил, перекинутому над разверзнутой бездной, дно которой утаено от него клубящимся туманом. Орла идёт с ним, нарочно раскачивая этот и без того на ладан дышащий мост, как ребёнок, прыгающий в кабине лифта; её наивная слепота и заевшая пластинка «в нашей стране всё по закону» умиляют его. - Подавляющее количество всех оборотней – убийцы, кое-кто из них во всеуслышание гордится тем, сколько жизней они успели разрушить и скольких волшебников и волшебниц разорвали. Не спорю, – выдохнуть и посмотреть Квирк в лицо, - из этого правила есть исключения, однако они – ничто, капля в море, и нет ничего странного в том, что к ним относятся настороженно и ожидают худшего. На их ночных встречах Орла производила впечатление если и не совсем уравновешенной, то хотя бы психически здоровой и даже довольно адекватной, хоть и слишком восторженной; тут же она творит неведомо что и явно не намеревается прекращать это. В тот момент, когда она негодующе надвигается на него, размахивая руками и неся свою пламенную околесицу, его посещает мысль, что поцелуй дементора – это не так уж и… - но её обрывает свист в конце улицы.
- Именем Министра Магии приказываю вам, - рычит Бертрам, жестом пресекая гневные излияния Орлы, - заткнуться. Повисает ошеломлённая тишина. – Пожалуйста, - добавляет он, чтобы смягчить жёсткость своего тона и не дать поникшему капюшону с баннером разрыдаться, к чему тот – и Берт это явственно чувствует – уже морально готов. – Отойдите, предоставьте всё мне, - он одёргивает пиджак и встаёт между ней и подошедшими мракоборцами.
- Старший аврор Брехт, - начищенный значок ловит гранью солнечный луч, дробясь десятками слепящих бликов, возводя прочную стену неуязвимости. – А это мои стажёры, – кивок на «бунтарок», сгрудившихся, как нахохлившиеся цыплята и в полминуты утративших весь свой пыл. Парни останавливаются, смущённо переглядываются, поправляя перекошенные форменные галстуки, и Бертрам убирает жетон, секунду назад спасший четырёх человек. – Как и вы, да? – он ободряюще подмигивает им, пока его пёс, виляя хвостом, с интересом обнюхивает двух новых друзей. - У девочек первый день в полевых условиях. Мы отрабатывали действия в городской обстановке и то, как нужно вести себя, если при аресте преступника есть возможность навредить кому-то из мирных жителей. – Бертрам оборачивается и вздыхает. – Боюсь, они немного перенервничали и мы уйдём раньше, чем планировали изначально. Да, стажёр Квирк? - он зверски улыбается Орле, которая открывает рот, чтобы ляпнуть что-то, что их наверняка погубит. - Вы справились превосходно, но вам уже пора давно выйти из роли. Положите реквизит, вы кого-нибудь пораните. А вы, ребята, прежде чем вернуться, разгоните-ка всех. Мы не цирк, чтобы глазеть на нас. Пускай расходятся.
Будущие мракоборцы, развеселённые байками, охотно подчиняются. Толпа, обиженная отсутствием зрелища, рассасывается, отправляясь кто куда. Невидимый ледяной кулак, сдавливающий лёгкие, разжимается. Сердце Бертрама прекращает биться перепуганной птицей.
- Думаю, уже ясно, что Министерство не в курсе, кого и как вы защищаете.

Отредактировано Bertram E. Brecht (2015-06-11 00:59:09)

День содрогнулся бы,
Узнав, что так начнётся.

То, что Орла замолкает, оказывается для Бертрама сюрпризом. Это было тем, на что он всей душой надеялся, но не тем, чего подспудно ожидал. В конце концов, она умудрилась организовать этот чёртов митинг, она отыскала людей для массовки, разрисовала и подписала транспаранты и не дала подругам разбежаться кто куда сломя голову, хотя у них судя по всему продолжать не было ни малейшей охоты, она даже послала запрос в Министерство Магии – и это при нынешнем отношении к «мохнатой проблеме». То, как это мероприятие смотрелось со стороны, наводило его на смутные подозрения о том, что Орла была единственным человеком из немногочисленного шествия, кто вообще понимал, что творится вокруг, для чего они сегодня сгрудились в Косом переулке и что им предстоит делать, а раз так, то и заниматься устройством этой акции толерантности и мира без изгоев Квирк была обязана самостоятельно. Ещё даже не начав действовать, не успев произнести ни одного лозунга или пригласить добровольцев из толпы побыть в шкуре вервольфа (его бы не изумило, найдись в арсенале девушки и подобная сценка), они привлекли внимание всех площадных зевак - да так, что те при виде четырёх бастующих тут же вызвали авроров, а те не замедлили явиться. Хорошо узнавший Орлу и наученный опытом их тайных встреч в магловских трущобах, он бы без колебаний подтвердил, что её настырность соответствует всем свалившимся приключениям как нельзя лучше, и если бы не боязнь обнаружить свою суть и быть замеченным журналистами хоть в косвенной связи с оборотнями, Бертрам бы, пожалуй, сказал, что она достойна уважения. Но он и не предполагал почему-то, что его слова (значок? пёс? волшебная палочка? да что угодно!) будут для Орлы настолько авторитетны, что она сразу послушается и без возражений опустит свои провокационные плакаты, а не постарается вставить что-то про равенство людей с теми, кто уже наполовину животное, про британские законы и свободу самовыражения, про то, что в 1998 году гибли вовсе не за то, что… Он внутренне готов к тому, что она завопит вслед уже уходящим стажёрам, что они не имеют права, а его самого обвинит в том, что он превышает полномочия, ведь она отправляла уведомление в канцелярию – пусть оно не дошло, сгинуло где-то в ворохе пергаментов со служебными рапортами и жалобами домохозяек на самоизвергающиеся унитазы и исчезающую мебель, но это же не её вина!.. Да, он был готов наверное ко всем возможным поворотам. Но не к тому, что что-то в её глазах погаснет от его слов.
- Да, - тихо говорит Берт, всё ещё не отойдя от нахлынувшей на миг паники и не отдышавшись, - вы разжигаете. Он чувствует себя так, словно сдал кросс, и сердце у него колотится где-то в горле. – Я допускаю, что не нарочно, но это так, - звучит как-то безрадостно, надо бы что-то добавить, но что именно?.. «Я боялся, что кто-нибудь как-то пронюхает, что у меня ликантропия, и поэтому я нагрубил вам»? «Я высмеял вас и всё, что вы вложили в эту сумасбродную идею, чтобы не выглядеть как ваш сообщник»? «Простите, но это натуральная чушь, так что не обижайтесь на честность и придумайте себе другую игру»? «Я спас вас от тюрьмы, вам стоило бы прыгать от счастья, а не дуться за то, что меня чуть-чуть занесло»? Во всём этом несомненно есть доля истины, но это совсем не то, что способно было бы утешить или ободрить её. Бертрам раскрывает рот, чтобы сказать хоть что-то, но его опережает человек с парой баннеров, всё время проторчавший где-то сзади, около двух магазинов – котлов и подержанных мётел. Ненависть, исходящая от него, пропитывает воздух, как удушливый ядовитый газ, и Бертрам машинально и где-то на уровне инстинкта тут же разворачивается, загораживая Орлу, к которой обращена речь этого потасканного типа. Опасность, витающая над этим уголком Лондона с утра и нарастающая комом, как предвестник лавины, всё-таки обретает плоть и кровь, принимая вид потрёпанного жизнью и алкоголем мужчины. И хотя он вроде пришёл с разномастной командой Орлы, рука Бертрама впервые за весь этот долгий суматошный день ложится, отодвинув полу шерстяного пиджака, на рукоятку палочки в поясных ножнах.
- Ты бы унялся, приятель, - предупреждающе советует он. – Мы тут не для того…
- А кого же у нас охраняет само Министерство? Твою сестру, старший аврор Брехт?
Мир кренится, сужаясь до размеров точки. До размеров зрачка с плещущейся издёвкой.
О том, что Бертрам обожал свою непоседливую сестру, было отлично известно всем в стенах Хогвартса – от преподавательского состава до новичков-хаффлпаффовцев и от Почти Безголового Ника до саженцев Гремучей Ивы. Рослый парень и худенькая девочка, они были забавной парой, но над тем, как похожи Брехты, не подшучивал разве что профессор Биннс и столетняя ведьма с группового портрета. Она умела привнести свет во всё, до чего дотрагивалась – корпела ли над учебником трансфигурации или дразнила брата, ела сахарные перья из «Сладкого королевства» или оставляла молоко для кошки завхоза… Когда Мишель и ещё двенадцать студентов были убиты прямо на квиддичном матче, его обходили стороной: он спал урывками, просиживая чуть ли не всю ночь в факультетской гостиной, не разговаривал, отказывался от еды… Что-то звериное проявилось в нём ещё в восемнадцатилетнем возрасте, и ни тогда, зимой 1986 года, ни потом, когда он ушёл в академию, никто не смел даже вскользь затрагивать эту тему – как и то, что он потерял сознание в морге госпиталя. Бертрам считал, что жажда мести в нём давно утихла, что он перерос ярость, что обида перекипела, став глухой скорбью, что он уже не может убить за одно упоминание имени.
Как же он ошибался.
- Не смей, - шепчет Бертрам, хватая незнакомца за отвороты плаща, подметающего дорожную пыль. – Не смей никогда пачкать её имя своим поганым ртом, мразь, - заставить себя остановиться, отпустить на шаг, но лишь затем, чтобы как следует размахнуться. От удара, пришедшегося в скулу, костяшки на руке ноют, но это поразительно славная боль, и Бертрам упивается ею и тянется вперёд, к нему, чтобы испытать её ещё раз.
Мужчина падает; пальцы смыкаются у него на шее.
Мир от моря до моря заволакивает кроваво-красным туманом.

Отредактировано Bertram E. Brecht (2015-04-26 14:12:07)

Саломея стоит у распахнутого настежь окна, задумчиво разглядывая зеленеющий сад и раскинувшиеся среди деревьев небольшие грядки с цветами и травами. На подоконнике стоит кованая клетка, в которой, греясь под лучами полуденного солнца, сидит на жердочке маленькая птичка с ярко-синими перьями*. Она щурится, словно радуясь долгожданному теплу, и женщина, кажется, радуется вместе с ней. Вопреки отчего-то распространенному мнению, Саломея ненавидит холод. Ей нравится подолгу копаться в саду, подставляя плечи и спину, прикрытые лишь хлопковой майкой с тонкими бретельками, согревающим лучам, она любит гулять по побережью, держа в одной руке туфли, а другой придерживая вечно норовящую слететь шляпу с большими полями. Она любит позднюю весну – ее чудесные безветренные ночи, в которые так хорошо работать, устроившись на маленьком балкончике с книгами и стаканом вишневого сока, спокойные вечера, которые она проводит с братом за неспешной беседой, рассветы, наполненные безмятежностью и покоем.
Волшебница аккуратно проводит кончиками пальцев по прутьям клетки, стараясь не шуметь, чтобы не спугнуть свое новое приобретение – птицу по ее просьбе привез Саммаэль три дня назад. Ее перья, ценящиеся среди колдомедиков всего мира, станут основой эликсира памяти, которое Гейнсборо планирует начать варить сегодня вечером. Практически все необходимые ингредиенты, указанные в справочнике, готовы, остался лишь один, самый главный – и с его приобретением женщина медлит до последнего. Медлит потому, что за ним нужно трансгрессировать в Лондон и идти почти через весь Лютный переулок – не самое приятное место для прогулок, а до этого еще нужно заглянуть в Гринготтс, чтобы забрать поступившие на счет деньги. Отправиться в магический Лондон в выходной, когда там празднуют годовщину окончания Второй, и, как все надеятся, последней магической войны, было глупой идеей с самого начала, но откладывать поход больше нельзя – зелье и так требует длительной готовки, а если не начать сейчас, то период приготовления, напрямую зависящий от лунных фаз, растянется еще сильнее. Тяжело вздохнув, женщина поднимается на второй этаж, где в спальне на кровати лежит идеально отглаженная темно-фиолетовая шелковая рубашка, брюки и пиджак. Сборы занимают чуть больше пятнадцати минут, и уже спустя полчаса Саломея, успешно трансгрессировавшая на окраину Косого переулка, торопливой походкой направляется к банку, мысленно прося Мерлина, Моргану и всех, кого может вспомнить, чтобы очереди были небольшими, а время ожидания – минимальным.
Уже на подходе к площади перед банком волшебница замечает толпу людей, оживленно обсуждающих какое-то событие, и хочет обойти ее стороной, но тут неожиданно толпа раздвигается, на несколько секунд открывая ей обзор на то, что происходит в центре. Это даже не похоже на драку – в драке у обоих участников шансы равны, а то, что предстало перед глазами Гейнсборо, больше походит на обычное, пусть и довольно жестокое, избиение. Вокруг дерущихся прыгает собака, периодически она подскакивает ближе, кусает за штанину то одного, то другого мужчину, тянет на себя и вновь отступает – ее лапы в крови, которая ярко-алыми брызгами покрывает брусчатку вокруг и одежду мужчин. Эта смешная лопоухая дворняга с раскосыми глазами и свернутым в колечко хвостом кажется ей настолько знакомой, что, проклиная себя за принятое решение, Саломея решительно продвигается вглубь толпы, которая смыкается довольно плотным кругом вокруг импровизированной арены. Люди кричат, кто призывая на помощь авроров, кто подбадривая драчунов, и никто не рискует попытаться вмешаться, разнять волшебников, которые, кажется, готовы друг друга убить. Откуда-то сбоку слышится оглушительный свист, который на миг отвлекает одного из участников драки, он поднимает голову в направлении громкого звука, и женщина с удивлением узнает в нем Бертрама.
На лишние размышления сейчас нет времени. «Вот же чертов идиот, нельзя дать ему все испортить», - Гейнсборо поспешно достает волшебную палочку, собираясь наложить Оглушающее заклинание на Брехта, забрать его отсюда, укрыть от жадного внимания любопытной толпы, но не успевает этого сделать – пара авроров, в кой-то веки вовремя прибывших на место преступления, растаскивает мужчин в разные стороны. Брехт, кажется, теряет сознание, навзничь падая рядом со своим противником, не разжав кулаков, с лицом, искаженным гримасой ненависти. Измазанный чужой кровью, растрепанный, сейчас он тянет на свою роль – уже совсем не человека, почти животного, способного пойти на что угодно ради мести, готового убивать голыми руками, рвать глотки острыми зубами, сыпать Непростительными во всех, на кого она укажет пальцем. Это зрелище завораживает, восхищает и ни капельки не пугает – она добилась своей цели, план сработал, осталось лишь отработать последние детали – усмирить сумасшедшую ярость, сделать ее более покорной и управляемой, а для этого нужно как можно быстрее забрать оборотня отсюда. Его противник выглядит откровенно жалко – его даже не пытаются ни о чем спросить, дать показания в ближайшее время он явно не сможет.
- Саломея Гейнсборо, невыразимец, - авроры, собравшиеся было забрать участников драки, отвлеклись от своего занятия, с любопытством разглядывая волшебницу, вытащившую из сумки удостоверение работника Министерства. – Что здесь произошло? - Ее голос звучит властно и достаточно громко, чтобы толпа на мгновение замерла и никто не решился помешать ей.
- Добрый день, мэм. Нам сообщили о нападении оборотня на аврора во время митинга, - один из мужчин кивает, в его глазах светится узнавание. – Я знаю Вас, Вы когда-то лечили моего дядюшку Стивена. Он до сих пор временами считает себя чайником и пускает пар из ушей, но в целом ему стало значительно лучше, и мы очень благодарны Вам.
– Старший аврор Брехт, - она кивает на лежащего без сознания Эрика, - находится на моем попечении, и я забираю его под свою ответственность. Допросить его Вы сейчас не сможете – он не в том состоянии, но я поставлю его на ноги и лично прослежу, чтобы Вы получили ответы на все интересующие Вас вопросы.
Фокус удается, ей действительно позволяют забрать его, и никто даже не пытается помешать. «Удивительно, какие чудеса творят уверенный голос и благодарность за хорошо проделанную работу», - один из авроров любезно соглашается помочь ей отнести Берта в ближайший мотель и принести туда же служебный порт-ключ в коттедж на окраине Лондона – у каждого аврора есть такой на случай, если нет возможности трансгрессировать из места проведения операции. Она снимает номер на пару часов, чтобы попытаться привести мужчину в человеческий вид и продумать дальнейший план действий. Мысли разбегаются от богатства вариантов.
- Лежи, не шевелись, - Саломея останавливает своего едва пришедшего в себя пациента от попытки встать, склонившись к нему, одной рукой придавливая его грудь к кровати, и продолжает стирать влажной тряпкой кровавые разводы с его щек другой. – Ты должен слушаться меня, Бертрам, только я покажу тебе правильный путь. Ты не можешь кидаться на всех подряд, отныне ты будешь действовать только тогда, когда я скажу. Убивать нужно только тогда, когда это приносит пользу, - а я отлично в этом разбираюсь, - иначе это уже не будет справедливостью, ты станешь одним из тех, за кем сам гоняешься каждый день, - он болезненно выгибается, когда она надавливает чуть сильнее – похоже ему досталось больше, чем показалось на первый взгляд, но пара зелий и длительный сон решат эту проблему, - и тогда я убью тебя сама.
Спустя час, во время которого она, словно заклинатель перед коброй, сидит перед мужчиной и рассказывает ему о том, как он должен себя вести, приносят порт-ключ, еще спустя пятнадцать минут Брехт уже лежит на своей кровати. Его состояние не вызывает абсолютно никаких опасений, как нет сомнений и в том, что он не вспомнит ее слов в мотеле, но подсознательно они отложатся, и он будет вести себя именно так, как она ему велела. Гейнсборо не спеша разбирает свою аптечку, приносит некоторые ингредиенты из аптечки Эрика и начинает готовить зелье сна без сновидений.