Моя дорогая,

Пожалуйста, прости меня за это долгое молчание, оно было вызвано отнюдь не душевной чёрствостью, а исключительно – уверяю тебя, мой ангел, исключительно тем, что минувшие четыре дня ни одной минуты не мог толком выкроить даже для того, чтоб отстирать рубашку, не то что собрать наконец в кучу свои глупые мысли. Страшно представить, на какие тяжёлые и мрачные предчувствия о своей судьбе и здоровье обрекаю тебя, мой единственный истинный свет, и всех, кого так же безумно люблю и боюсь потерять и ради кого живу, дышу и продолжаю сражаться, с каждым часом без самой короткой и незначительной весточки о себе. Сочинять же впопыхах, не отойдя от лихорадки и суматохи боя, и не пытался: знал, как тяготит тебя моё пребывание тут, и не хотел чем-нибудь ещё пуще растревожить и огорчить. Друзей и матушку (мою и свою) успокой и не сердись за эту вольность – сам себя ругаю за неё, понимаю, что веду себя как эгоист, но видя день за днём, что тут творится, не могу и ни за что не стал бы по доброй воле втягивать в этот кошмар и тебя тоже.
Будь снисходительна к моим каракулям: пишу на коленях, пока не моя очередь идти дежурить, и при одной лишь свече, да и та почти вся уже иссякла и оплыла. Два дня назад нас перебросили, едва дав упаковать все пожитки и пайки; я и не предполагал, что есть на земле дыра угрюмее, чем та, где стояли до того, однако же это так! Дом, в котором мы квартируем, не обжит, и дров в запасе нет ни полена, так что топим все наши камины и печи бумагой, а то и книгами (а что делать?). Еле-еле выкрал для себя пару листов из какого-то сборника со сказками и скрипучее перо – кончик у него обломан и стёрт, ну да ладно. Если испишу все пергаменты до того как найду им замену, то возьмусь за корешки и обложки, они не горят и дым от них едкий и прогорклый от клея. Надо – даже на подкладке от мантии стал бы писать, лишь бы дотянуться до тебя, любимая, лишь бы никогда мне впредь не быть причиной слёз твоих и отчаяния.
Территория здесь, как я и говорил, глухая и совершенно дикая – лес да поле, особых развлечений у меня тут нет, так что не волнуйся понапрасну: весь я по-прежнему принадлежу лишь тебе и на местных обольстительниц в лице двух старух смотреть и не смею. Граница тоньше, чем твоё запястье, родная, и я не загадываю, сколько ещё мы пробудем точкой на истрёпанной карте до того как нас вынудят отступить или выкурят отсюда, как крыс, тем же Адским пламенем. Мы стараемся поменьше об этом думать: иногда, если не слишком валимся с ног от дневной усталости, двое на двое разыгрываем партии в плюй-камни, шахматы или даже обычные слова и города, притворяемся, что нам всё по силе. Кое-кто изредка ходит в бар – тесную комнатушку на соседней улице с закопченным потолком и москитными сеткам на окнах; когда-то там была танцплощадка, теперь же и она разгромлена подчистую. Вчера отыскали в подвале запечатанный ящик с мясными консервами и четырьмя бутылками с огденским огневиски и на радостях закатили пир, хотя и знаем прекрасно, что это всё, что у нас есть на ближайшую неделю. Я не пил (ну, разве полрюмки за будущую победу) – так и не переборол отвращение к крепкому алкоголю, - а возможно, стоило бы: слышал, будто бы если выпить перед сном, то не снятся кошмары. Правда или нет – не знаю и, пока есть силы, проверять на себе не хочу.
Признаюсь тебе честно, моя дорогая: иной раз, возвратившись с задания в нашу тёмную нору, оглядываюсь по сторонам и благодарю небо за то, что ты сейчас не со мной. Молюсь всем святым и впридачу и Мерлину с Морганой, чтоб ты никогда в жизни не увидела этих забытых и покинутых мест.
У нас довольно прохладно и ветер, кажется, не стихает вообще и дует отовсюду сразу; я, по-моему, простудился, но это сущий пустяк – так, чуть дерёт горло и постоянно чихаю. Из тех чайных листьев, что ты дала мне при расставании, осталась ещё небольшая щепотка – я её берегу, завариваю раз в день или по случаю праздников; жаль, что нет мёда или маминого варенья, но всё-таки грех жаловаться, потому что у Джо есть коробка сахара.
Обещали, что к понедельнику, если всё пойдёт как положено и связь не обнаружат и не порвут, нам доставят еду и фляги с Бодроперцовым. А до тех пор завязываю на шее потуже твой белый шарф и согреваюсь по ночам им и воспоминаниями о тебе и о нашем доме, запрещая себе грустить о не свершившемся.

Заканчиваю. Пора на пост. Целую руки твои, любимая, и преданно жду хоть полслова о том, как ты там существуешь.
Твой,
Н. Т.
[NIC]Nicholas Tervinter[/NIC]
[STA]исповедуя верность[/STA]
[AVA]http://s7.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/04/4aa64eb18a2e497dd8d6223965a28a0a.png[/AVA]
[SGN]Его рука вяло лежит на книге, а все тело напряжено, поэтому он пишет неразборчиво, неуклюже водя пером по бумаге. Он едва может написать слова «солнечный свет». Или слово «влюблен». [/SGN]

Отредактировано Bertram E. Brecht (2015-04-16 00:52:32)

Ночь. Мои мысли полны одной
Женщиной, чудной внутри и в профиль.
То, что творится сейчас со мной,
Ниже небес, но превыше кровель.

Моя дорогая,

Надеюсь, извинишь меня за то, что это письмо начинаю так же, как и своё предыдущее послание: не спорю, фантазия моя слегка расшаталась от окружающей беспросветности, но всё же не совсем истощилась, и я и теперь, пожалуй, без труда найду пару-тройку прозвищ, лишь бы хоть на миг вызвать улыбку на твоих губах. Тем не менее кажется, что так будет правильно – есть в этой неизменности какое-то странное очарование и незыблемость, которой мне не хватает здесь, в нашем лагере, где никогда заранее не предполагаешь, завершится ли день плотным ужином или новым рейдом на противника, ускользающего от нас как дым. Стал ли я суеверным – не знаю, вроде бы не стучу по дереву, не плюю за плечо и от котов, даже если и чёрных, при встрече не шарахаюсь, а как-то теплее и умиротворённее на душе от этой однообразности. Спиши всё на моё занудство (или постоянство?), и так обострившееся до крайности от того, что вещей, в которых я мог бы наводить тут порядок, у меня не так уж много, и – ещё раз – здравствуй, мой ангел.
Свитки я получил в целости – чуть порвались на полях, но по сравнению с «Энциклопедией ядов», которую я было наметил себе на черновики… Сова попала в бурю (ох уж эти грозы, изо дня в день бушующие у нас, любимая, сам Лондон на их фоне – пустыня!) и вымокла до нитки, еле-еле упросил её отдать мне весь свой груз. Нет у этой птицы ни сердца, ни совести: в пять секунд она сожрала едва ли не все крекеры, что я купил к чаю, и к тому же ухитрилась как-то цапнуть меня за палец. Пишу – а она свила себе гнездо в моём одеяле и косится на меня, сердитая и взъерошенная; так что, боюсь, и спать я сегодня буду на голом полу. Бедняга ещё не поняла, что ей предстоит в том же шторме и обратный путь, а как узнает, то наверное и вовсе меня разорит или покалечит. Шучу, конечно: если вдуматься, что за нелепая и смешная цена за то, чтоб ощутить твоё присутствие и услышать твой голос так же отчётливо, как если бы ты сама была рядом со мной.
Каюсь, родная, ты абсолютно права и два твоих пергамента я подарил ребятам из моего отряда (о, надо было наблюдать восторг и тщательную осторожность, с которой, вооружившись кто перочинным ножом, а кто линейкой, резали их на равные полосы, чтоб сокровище досталось всем). Не пытаюсь оправдаться или смотреться благороднее, чем есть, но до того как совершенно справедливо и заслуженно обидеться на меня, только вообрази, что и тебе бы однажды пришлось так же маяться ночами, лёжа без сна и стараясь угадать, жив ли я, и если да, то куда заброшен судьбой или приказом начальства, – а всё из-за того, что кто-то из моих друзей поскупился бы для меня на клочок бумаги. Где, как не на войне, где нас скидывают в окопы и запирают в бункерах, мы способны так ужасающе ясно испытать силу единства и сплочённости в борьбе со страхом? Никому, даже врагу, я не пожелал бы этой неизвестности, и лицезрей ты всю радость на лицах моих товарищей и то, как бережно они прятали твои листки, ты бы тоже со мной в этом согласилась.
Не хотел бы вступать на эту почву, уж очень она зыбка и ненадёжна, но сознаюсь тебе, мой свет, что поведение мамы меня озадачивает и настораживает. Разубеди меня, если в глуши я одичал и стал пугаться тени и миражей, если на самом деле поводов для тревоги нет и всё у вас идёт хорошо; сам я себя обмануть не могу. Сомневаюсь и в том, что было бы разумнее тебе посоветовать – не отлучаться от них ни на минуту и ни на мгновение не позволять им даже представить, что со мной что-то не так и я не возвращусь к ним (и к тебе) здоровее, чем был… Или же (не сочти меня жестоким, мне больно это предлагать, но я знаю и мам (обеих), и то, как угнетают тебя эти речи) не бывать у них так часто и не подчёркивать этим моё отсутствие. В то же время не уверен, что одиночество хоть в какой-то степени их бы отрезвило и пошло им на пользу (плюс эти глупости из газет…). Моя дорогая… до чего было бы проще, будь я с вами. Ни по чему так не скучаю, как по возможности с утра подойти и обнять тебя, стоящую у плиты или у окна в гостиной с чашкой чая или кофе.
Впрочем, боюсь, что ты тогда умрёшь с голоду, милая, ведь, как ты мне рассказывала, готовить для себя у тебя нет ни сил, ни охоты, поэтому лишь об одном прошу – будь аккуратнее, гостя у них, и не давай забивать себе голову ерундой из бульварной прессы, а прежде всего – из военных колонок. Собственными глазами я видел недавно пару заметок – впору и впрямь сойти с ума не то от «неорганизованности, тщетности и бессмысленности сопротивления», не то от «ошеломительных успехов»; не верь болтунам, любимая, раз уж мы сами в неведении относительно мест расположения неприятеля, то откуда осведомлёнными быть им, кабинетным крысам?.. И ещё кое-что. Опустим, о скольких из потерянных по моей вине фунтах ты уже умолчала ради того чтоб сохранить мой покой, но не дай Мерлин - ты понимаешь? - не дай Мерлин тебе похудеть ещё хоть на унцию. Клянусь тебе, Шарлотта (и вся долина мне свидетель), я серьёзнее, чем в тот день, когда не разрешил маме приобрести ту плитку для ванной с гиппогрифами и мандрагорами.
Припасы нам доставили с опозданием на день, но всё-таки привезли – и успели как раз до дождей и непогоды, хотя подозреваю, что едва ли тебе бы понравился этот набор. Алкоголь и табак – вот из чего, как и сто лет назад, в наши дни состоит чуть ли не весь рацион для мужчин на фронте, в каких бы государствах они ни сражались. Выменял свою порцию на зелье от простуды и костерост и вроде бы пока избавился от кашля и жара (но шарф всё равно не снимаю). Пайки у нас сытные, но стандартные: о разносолах и не мечтаем, так что тихо тоскую по домашнему супу и сношу все подколы о том, как ты меня разбаловала. Если бы не перспектива быть растерзанным либо и без того обозлёнными на меня совами, либо завидующими мне однополчанами, то умолял бы тебя о пироге или о любом из фирменных блюд. Увы, опять шучу: знаю, знаю, что это невыполнимо, и не буду подводить под угрозу ни тебя, ни наше общее дело, но хотя бы себя порадуй на праздники чем-то вкусным; мне же было бы достаточно и колдографии.

Ну вот. Взгляни, дорогая, что могут сотворить с человеком свободные от ночных дежурств часы и пренебрежение необходимостью быть максимально экономным. Намеревался поговорить о самом насущном, и то не особенно подробно, а под конец расписался, как в школьном сочинении по Древним Рунам. Искренне рассчитываю, что не нарушу письмом твой сон и не заставлю утруждать себя и напрягать зрение при тусклой свече или же при настольной лампе. Прощаюсь, любимая; спи долго, крепко и безмятежно, проснувшись же, передавай привет и добрые слова всем нашим знакомым.

Твой,
Н.Т.

P.S. Смотрю на твою фразу про «идиота из столовой» и не могу постигнуть весь масштаб этих непотребств в общепите. Чувствую в себе любовь ко всему миру, но (из лучших моих побуждений) всё же рекомендовал бы ему переехать на иной континент.
[NIC]Nicholas Tervinter[/NIC]
[STA]исповедуя верность[/STA]
[AVA]http://s7.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/04/4aa64eb18a2e497dd8d6223965a28a0a.png[/AVA]
[SGN]Его рука вяло лежит на книге, а все тело напряжено, поэтому он пишет неразборчиво, неуклюже водя пером по бумаге. Он едва может написать слова «солнечный свет». Или слово «влюблен». [/SGN]

Отредактировано Bertram E. Brecht (2015-04-28 22:21:43)