Я – твой недостаток.
Ты – моя вселенная.
Мы уехали из Англии четыре года назад. Вернее, уехала я, погнавшись за ним в далёкую Румынию. Вот в эту самую хижину, потому что с милым рай в шалаше. И ни одна другая локация рай не обеспечит.
Иногда ночью я просыпаюсь в ужасе и отчаянно ищу ладонями его тёплое тело. Пальцы сминают одеяло, а глаза разыскивают его в темноте. Чарли всегда здесь: раскатисто храпит, занимая добрые две трети нашей постельной республики, но я отчего-то безумно боюсь когда-нибудь его тут не найти.
Чарли работает практически всё время и в месте, гордо именуемом «домом», бывает лишь для того, что поспать. Их хижина настолько близка к заповеднику, что идти до него пешком получается даже быстрее, чем трансгрессировать. Иногда в их небольшом огороде неподалёку оказывается драконья чешуя или, того хуже, «снежки» из помёта ‒ местная забава заповедных сумасшедших. У этих полоумных нет ни личной жизни, ни одного увлечения, в котором бы отсутствовала отсылка на драконов. Очень может быть, что Чарли единственный из своего окружения, у кого есть девушка, но даже это приятное «имение» не добавляет ни унции приватности его существованию.
Я так люблю тот момент, когда Чарли возвращается домой. Уставший, улыбающийся, что-то оживлённо рассказывающий и удивляющийся тому, как же я могла забыть, что у его любимой драконихи сегодня начался энный эннместр беременности. В это время он кажется мне ребёнком, которого по ошибке засунули в странное мужское мускулистое тело. Я провожу его к кровати и старательно усаживаю, не забывая вовремя поддакивать и ахать пересказу его дня. Я аккуратно стягиваю с него сапоги, пока ещё не весь дом украшен различными видами грязей и не совсем грязей, принесённых из заповедника. Я рассказываю о том, что сегодня будет на ужин. Или обед. Или даже завтрак. Всё зависит от того, в какое время суток в этот раз его отпустили драконы.
Пенни, естественно, не работает. Заповедник не особо нуждается в министерских барышнях, оставивших службу четыре года назад. А если эти барышни ещё и драконов побаиваются ‒ их вовсе легче пустить на корм. Но. К своему величайшему удивлению, Пенелопа здесь, в Румынии открыла для себя и для всех окружающих собственный кроткий нрав и даже искреннее желание молча угождать любимому. Чарли – её каменная стена. И немного объект поклонения.
Я каждый раз внимательно изучаю его руки. Научившись не морщиться от вида ожогов, я смогла полюбить каждый малый участочек кожи, не пощажённый огнём. Перед сном нужно обязательно обработать свежие ранки мазями, которые здесь востребованнее туалетной бумаги. Он морщится, ибо щиплет; я дую на раны и говорю, что пройдёт…ибо люблю. 
Уже четыре года здесь получается не гнить. И очень даже успешно. Чарли много и хорошо ест, что уже отводит четверть дня на готовку. У них небольшой сад, в котором и земля, и воздух просто пропитаны мощным естественным удобрением, так что всё растёт, как на магических дрожжах. За сим нужно ухаживать.
У заповедника есть внушительная библиотека, где, помимо 95-типроцентного наполнения драконоведческой литературой, присутствуют и интересные книги. Учебники, мемуары и даже (!) какие-то магловские экземпляры. На изучение этого куска печатной реальности также уходит часть драгоценного времени.

И всё бы было хорошо, и всё было бы просто замечательно, если бы только не одно «но». Я бы была самым счастливым человеком на этой чёртовой планете, я бы, мне кажется, умела летать, если бы только он…
Если бы только каждый день, каждый час и каждое мгновение я бы каждой малой клеточкой тела не ощущала одно: Чарльз Уизли меня не любит.

Сегодня он возвращается даже как-то рано. Они повторяют их каждодневный ритуал со снятием обуви.
‒ Милый, ‒ Пенни застывает с ботинком в руках, сидя на полу и глядя снизу вверх на смысл собственной жизни. Сейчас она так отчётливо понимает своё место в его жизни, что, кажется, мгновенно распишет подробнейший психоанализ, приводя аналогии с их нынешним расположением, ‒ Милый? ‒ Его нужно как следует отвлечь от драконьих мыслей.
‒ Чарли, могу я тебя кое о чём спросить?
Если бы она ошибочно не казалась себе такой сильной, Пенни бы давно уже сдохла от жалости к себе.

Отредактировано Penelope Clearwater (2015-09-17 22:12:50)

в общем, она им живёт;
в общем, она в нем живёт;
в общем, такая вот жизнь очень жмёт.

Его ребяческие рассказы чаруют. Чарли самозабвенно ведает собственной женщине о том, как рисковал жизнью ради крылатых чудовищ, и, кажется, даже не замечает, как они вдруг оказываются на диване. Уверенность Пенни тает, как льдинка в тёплых ладонях. Сейчас он такой родной, такой домашний, затевать сомнительные разговоры ‒ кощунственно. Пенелопа каждодневно часами ждёт этого самого заветного момента близости, а после жадно выживает из него всё. В Румынии её Чарли вдруг уничтожил все лишние притяжательные падежи.
А я и не знаю, что говорить. Слышишь, милый? Я ведь даже не могу как следует сформулировать всё то, о чём мы молчим. Не зря, видимо, молчим. Я вот угасаю без тебя, понимаешь? И дело совсем не в том, что мы проводим мало времени тет-а-тет, нет - нет. Как бы мне решиться вслух сказать всё то, в чём боится себе признаться даже самый отважный и самый бесстрашный повелитель драконов?
Он гладит её по волосам. Клируотер хочет остаться в этом моменте навсегда.
Очередная грубая мозолька цепляет небольшую белокурую прядь, и Пенни, улыбаясь, завладевает его рукой. Она разворачивает многострадальную ладонь и подносит к своему лицу. Все эти глубокие чёрточки, ожоги, шрамы, засохшие кусочки огрубевшей кожи ни капельки не пугают ‒ она привыкла. И на том спасибо, что все пальцы на месте. Пенелопа покрывает поцелуями захваченную территорию, каждый квадратный дюйм этого одного процента любимого тела. Все затеи вновь кажутся ненужными и никчёмными, в этот самый миг она снова счастлива.
‒ Я, я даже не знаю, ‒ она запинается, ‒ Ты не голоден? Там…там есть еда, я приготовила,‒ Пенни кивает в сторону кухонного уголка их хижины. Она выпускает его руку и поднимается с пола, искренне намереваясь притащить на диван поднос с едой. Уже четыре года она со въедливым упрямством пытается научиться варить луковый суп именно так, как это было принято у него дома. Выходит вкусно, но совсем не то, ‒ Одно мгновение, суп горячий, а второе я сейчас…чёрт! ‒ ловкость рук, поражённая волнением, подводит, и Пенелопа, пытаясь налить суп в глиняную миску, опрокидывает кастрюлю. Луковая похлёбка, раскалённая до температуры клокочущей лавы, выливается на пол и попадает на ноги самозабвенного румынского повара. Пенни воет от боли. 
Чарли тут же окажется около своей номинальной любимой, сомнений нет. Он её успокоит, убаюкает, как маленького ребёнка, вероятно, она даже не успеет заплакать. Всё будет хорошо, они же волшебники, завтра на девичьих ногах не останется и следа. А после она снова попробует приготовить этот чёртов суп. Такое личное клируотерское луковое колечко.
‒ Мерлин, как же это бессмысленно! ‒ Пенелопа запускает руки в волосы, она вообще не имеет понятия, как же верно высказать всё то, что немым укором сосуществует вместе с ними всё это время, ‒ Я в порядке, сегодня же схожу к вашему лекарю, не беспокойся, ‒ беспокойся. Беспокойся, мать твою! ‒ Чарли, я…мы…так больше нельзя, ‒ Пенни вдруг выпалила ровно то, чем намеревалась закончить. В неком эфемерном сценарии она задавала какие-то наводящие вопросы, выводя Уизли на линию честности и откровений. Она бы исповедовалась, а он бы всё напряжённо подтверждал. И вот только тогда бы следовало подводить сакраментальную черту ‒ так больше нельзя.
‒ Чарли, мы же оба всё понимаем. Мы оба всё понимаем, любимый, ‒ её сбивчивая речь диаметрально противоположна той задумчивой, спокойной и уверенной из ментальных репетиций, ‒ Милый, мне невозможно, ‒ Пенни ищет контакт с голубыми зеркалами души своего кумира, ‒ И тебе несладко. Давай перестанем обманываться, Чарли, ‒ Клируотер начинает метаться из одной стороны кухонного уголка в другую, даже не замечая лужу ещё тёплой супной субстанции, ‒ Мой милый Чарли, мой любимый Чарли. Как ни прискорбно мне наконец это озвучить, ‒ со стороны вполне может смахивать на бред сумасшедшей, но это правдивая паника жертвы, загнанной в угол, ‒ Моих чувств всё же мало для нас двоих, ‒ в глаза, ‒ Как бы я ни старалась.